Борис Акунин - Смерть на брудершафт (фильма 7-8) [«Мария», Мария… + Ничего святого]
Тот цыкнул краем рта. Женщина поняла. Подложила китайцу под голову подушку, сама вышла.
— В Севастополь едем. Прямо сейчас, — сказал Балагур, с любопытством разглядывая Вьюна.
Тот смотрел в потолок. Уголки рта слегка растянулись в мечтательной улыбке.
Взял Балагур с блюда китайскую конфету, откусил — не понравилось. Выплюнул.
— Ты меня понял, нет? Собирайся.
В зале вдруг стало шумно. Кто-то там визгливо кричал, донесся звон упавшего подноса.
Балагур, нахмурившись, обернулся. Китаец же, не переставая улыбаться, сунул в рот какую-то маленькую штучку. Взял со стола короткую прямую трубку. Продул.
— Идем-ка отсюда. Не время курить, — сказал Балагур. — Чего-то у них тут не то…
В этот миг дверь распахнулась. В комнату шагнул человек в штатском, с револьвером в руке.
— Полиция, — сказал он. — Оставаться на местах! Проверка документов.
Документы у Балагура были в полном порядке.
— Это правильно, — улыбнулся он служивому. — В военное время нужно быть бдительным. Кругом шпиёны.
Вдруг в воздухе что-то тихонько свистнуло. Шпик схватился за шею, выдернул оттуда странную деревянную щепку. Уставился на нее с видом крайнего удивления, а потом закатил глаза под самый лоб и сел на пол.
Обернулся Балагур — а Вьюна нет. Лишь в углу комнаты покачивалась ковровая дверца, которой раньше не было заметно.
— Мама моя! — охнул Балагур. — Ну шустёр!
Легавый уже не сидел, а лежал. Нога в задравшейся штанине судорожно дернулась.
— Китайский цирк…
Согнув массивное тело в три погибели, Балагур кинулся догонять малютку.
В темном закоулке, куда выводил тайный ход из курильни, ждали двое филеров. Выскочившего из лаза недомерка они взяли под мышки, покрутили, повертели — и дали пинка. Он им был не нужен. Из темной дыры с сопением и топотом надвигалась добыча более крупного калибра.
— Куда спешим? — весело сказал пожилой филер, приставив ко лбу Балагура дуло. — Знать, есть чего скрывать, коль от полиции бегаем. Ну-ка, Василий, обшарь его.
Маленький китаец, которого они отшвырнули, как кутенка, развернулся на каблуке и острым концом штиблета нанес два хрустких удара: первому агенту по затылку; второму, когда тот обернулся, по кадыку. Казалось, что несильно, но оба легли бездвижно.
— Способный мальчик, — нервно хихикнул Балагур, сверху вниз глядя на крошку. — Вундеркинд!
Со вьюном я хожу
На том же самом причале, где неделю назад неизвестный наблюдал из экипажа, как высаживаются ремонтники, — только не вечером, а утром — тот же самый начальник караула дымил цыгаркой, хмуро глядя на затянутую скучным дождиком бухту. Катера на оба дредноута и на крейсера уже ушли, но одна бригада появилась позже — то ли опоздала, то ли ей так назначили. Народу было всего три человека: инженер в фуражке под клеенчатым чехлом и двое мастеровых в дождевиках — оба здоровенного роста, но один толстый, а другой худющий.
Пузатому не сиделось на месте.
— Дядя, — уже не в первый раз приставал он к фельдфебелю, — долго нам еще тут мокроту собирать? Когда за нами приедут?
— Почем я знаю, — буркнул служивый и отвернулся от надоеды.
Тот от скуки запел, пританцовывая и пошлепывая башмачищами по лужам: «Со вьюном я хожу, с зеленым я хожу…» Потом присоединился к своему товарищу. Инженер-то сидел культурно, на скамейке, а работяги пристроились на плоском деревянном ящике с инструментами или, может, с какими-нибудь деталями.
Наконец с «Марии» пришел полубаркас. На причал вспрыгнул мичман, пожал инженеру руку. Фельдфебель только теперь заметил, что у того ожог в пол-лица — жутко смотреть.
— Извини, Родион, — говорил мичман. — Старпом сызнова уперся, и ни в какую. Инструкцией трясет. Пока за командиром ходили, пока препирались… Ничего, завтра задержки не будет. Иван Сергеевич письменный приказ написал… Твои мастера?
С рабочими офицер тоже обменялся рукопожатием. Простоту изображает, неодобрительно подумал начальник караула. Он таких, которые с нижними запанибрата, не уважал.
— Это Тимофей, это Проша, — сказал обожженный. — Не просто мастера, золотые руки. Ребята, это командир батареи мичман Вознесенский.
Жирный Проша бойко спросил:
— Вашбродь, как у вас на «Марии» с харчами? У меня в брюхе глист сидит, прожорливый — страсть.
— Получишь двойную порцию, на себя и на глиста, — подмигнул мичман. — А вечером — шкалик, лично от меня.
— Слыхал, Тимоха? Берись!
Рабочие подняли тяжелый ящик, понесли. Проша опять завел про вьюн: «Я не знаю, куда вьюн положить, я не знаю, куда вьюн положить…»
«Разбежалися», — мысленно усмехнулся фельдфебель. Стоять без дела под дождем ему надоело.
— А ну стой. Что в ящике? — строго поинтересовался он.
Инженер в ответ:
— Оборудование для установки зенитного пулемета.
— Открывайте. Должон досмотреть.
Толстяк окрысился:
— Ты чего, дядя? Не мог нос сунуть, пока мы дожидались?
И мичман тоже влез:
— Времени жалко. И так пол-утра пропало. Под мою ответственность.
Но фельдфебель был в своем праве.
— Против порядка не могу, ваше благородие. Открывай!
— Откройте, — велел инженер.
То-то.
Тощий молчун приоткрыл крышку. Наверху лежало большое кожаное седло, вроде велосипедного, потом какие-то железяки, под ними слой соломы.
— Фома неверующий, — попрекнул мичман. — Ты еще персты запусти.
— Я что ли правила придумал, ваше благородие? — Фельдфебель поежился — за шиворот с воротника стекла холодная струйка. — Положено проверять — значит, положено. Ладно, заносите.
И, послюнив химический карандаш, аккуратно записал в тетрадь:
«На „Имп. Марию“ 3 чел. — устан. зен. пулемета».
Мастера золотые руки
На первой носовой башне уже лежали четыре сваренных вместе пулемета, готовые к установке. Несколько офицеров наблюдали, как ловко управляются инженер Мышкин и его помощники. Ящик с деталями и инструментами им подали наверх лебедкой. Корпулентный балагур задорно покрикивал:
— Майна, майна! Эх, дубинушка, ухнем! Принимай, Тимоха!
— Родион, вам что-нибудь еще понадобится? — спросил с палубы Вознесенский.
— Чтоб не мешали. — Инженер был собран, деловит. — За работу, ребята. Прохор, хватит языком болтать!
Минут десять они повозились, готовя рабочее место. Наблюдатели разошлись по своим делам. Из рубки, откуда верхняя площадка носовой башни просматривалась как на ладони, на мастеров тоже уже не глядели.
— «Я не знаю, куда вьюн положить, я не знаю, куда вьюн положить», — тоненько выводил Балагур. Тимо, успевший выучить нехитрую мелодию, вторил ему мычанием.
— Можно, — тихо приказал Зепп.
Откинули крышку ящика. Вынули то, что лежало поверху, разгребли солому. Там, скрученный невообразимым образом, лежал миниатюрный человечек. Его подняли, переложили на мокрую броню. В своем трико серо-стального цвета он почти слился с нею. Начал быстрыми, мелкими движениями растирать затекшие члены.
В течение дня на башню неоднократно поднимались офицеры линкора: командир, старший офицер, главный артиллерист. Мичман вообще наведывался чуть не каждые полчаса.
Всё это время Вьюн оставался на том же пятачке. Можно сказать, прямо под ногами у визитеров. И никто его не заметил. Балагур кинул на китайца сверху свой брезентовый дождевик — никому в голову бы не пришло, что под горбящимися складками кто-то прячется.
Зепп впервые работал с этим гномом. В перечне агентов, полученном от Монокля, имелось несколько фигурантов, которых он мысленно взял на заметку. Малютка-китаец был одним из них. Родился во Владивостоке, в семье циркача. Завербован еще в японскую войну. Потрясающий послужной список. К тому же Вьюн находился в Москве, где у Теофельса трудился агент Балагур.
Были, конечно, и опасения. Новый, непроверенный субъект в ответственном деле — всегда риск. Особенно если имеются вредные привычки. Но малыш не подвел. Он произвел на майора сильное впечатление. Бегать-прыгать, драться-кувыркаться умеют многие, однако вот так, не шелохнувшись, пролежать целый день — это талант уникальный. Теофельс уже решил, если Вьюн нынче ночью не подкачает и вернется живой, зачислить его в список ценных кадров — свой «золотой резерв», куда, в частности, входил и агент-универсал Балагур.
Перед закатом пошабашили. Хоть погода к концу дня наладилась и даже выглянуло солнце, в октябре свет мерк быстро.
Зенитная установка уже стояла на станке, только сиденье еще не было привинчено. Инженер положил его в ящик, приподняв и снова опустив крышку.
— Ничего, если тут всё до завтра полежит? Утром вернемся — закончим.
